Соболев А.А.

Материал из Вики Птицы Чувашии
Версия от 19:12, 19 октября 2018; Alex yakovlev (обсуждение | вклад) (Новая страница: «АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ СОБОЛЕВ (1904 –1966) Зоолог-гельминтолог. Родился в Житомире, в небогатой д…»)
(разн.) ← Предыдущая | Текущая версия (разн.) | Следующая → (разн.)
Перейти к: навигация, поиск

АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ СОБОЛЕВ (1904 –1966)

Зоолог-гельминтолог. Родился в Житомире, в небогатой дворянской семье. Учился в педтехникуме, закончил его в 1922 году. В 1929 году экстерном сдал экзамен за ВУЗ. С 1930 года стал работать преподавателем зоологии в пединституте в Нижнем Новгороде. За работу «Гельминтофауна водоплавающих и околоводных птиц Горьковской области» получил степень кандидата наук. В 40е годы защитил диссертацию на степень доктора биологических наук.

С 1952 по 1958 годы работал в Горьковском государственном университете заведующим кафедрой зоологии беспозвоночных и одновременно проректором по научной работе. В 1958 году переехал во Владивосток, где стал работать заведующим кафедрой зоологии Дальневосточного государственного университета. Организовал там с помощью сотрудников и студентов широкое изучение гельминтофауны Приморского края.

Скончался от сердечного приступа в 1966 году.

В 1934 году я поступил в Горьковский сельскохозяйственный институт на зоотехнический факультет. Учился я там ни шатко, ни валко – большинство дисциплин мало интересовали меня. Исключение составляла лишь зоология. Читал ее доцент Андрей Андреевич Соболев, в то время заведующий кафедрой зоологии Горьковского пединститута, работавший в сельскохозяйственном институте по совместительству. Читал он лекции очень хорошо – ясно, четко, а порой даже с юмором, чем особенно подкупил меня.

Будучи охотником, я уже до этого интересовался животными – в основном охотничьими птицами; часто посещал Горьковский естественноисторический музей и был в дружеских отношениях с его заведующим А. Н. Покровским, однако, наши беседы с ним вращались лишь вокруг охоты. Здесь же я познакомился с основами зоологии, как науки: понятием о систематике с латинской номенклатурой, с биологическими циклами.

Однажды Соболев предложил тем из нас, кто этим заинтересуется, попробовать заняться научной работой в области гельминтологии – науки о паразитических червях. Не скажу, чтобы эти животные интересовали меня, но лучше они, чем ничего. И вот – я и еще несколько студентов стали осваивать азы лабораторной практики по гельминтологии: искать яйца глист в фекалиях животных. Через некоторое время наиболее упорные из нас стали производить вскрытия птиц.

Андрей Андреевич заметил мое упорство и стал в беседах рассказывать, как много еще в зоологии вообще и в гельминтологии, в частности, неоткрытого и интересного. И постепенно я увлекся и пришел к мысли, что неплохо бы и мне заняться гельминтологией. И в конце учебного года, перед уходом на каникулы, я обратился к Андрею Андреевичу с просьбой помочь мне выбрать подходящий объект для исследования – желательно какую-нибудь из охотничьих птиц, – с тем, чтобы мне начать работу еще будучи студентом СХИ и продолжить уже по окончании института.

Андрей Андреевич ответил, что для исследования можно взять любой вид диких птиц, так как гельминтофауна всех их еще совершенно не изучена. Однако если я хочу не просто регистрировать то, что найду, а всерьез заняться научной работой, то нужно предварительно получить соответствующую теоретическую базу – знания по общей биологии, морфологии, эмбриологии, генетике, дарвинизму. В стенах СХИ я этих знаний получить не смогу или получу в мизерном количестве; для этого нужно пройти курс университета. Что касается работы по гельминтологии после окончания института, то, по отношению к предпочитаемым мною объектам таковая вряд ли возможна; в лучшем случае я смогу изучать лишь гельминтов моих подопечных – коров, овец или свиней.

Что же делать? – Постарайтесь попасть в университет, – сказал Андрей Андреевич, – и лучше не в Горьковский, так как там нет специалистов по гельминтологии, а в Ленинградский – там очень высокое качество преподавания, а, главное – заведует кафедрой зоологии беспозвоночных профессор Догель, один из ведущих паразитологов нашей страны.

Я внял совету Соболева и, запасшись от него рекомендательным письмом, отправился в Ленинград. Догель, бывший тогда деканом биофака, побеседовал со мной очень любезно и обещал принять на второй курс, если я сумею получить разрешение на переход. Таковое мне удалось получить, и с осени 1935 года я стал студентом Ленинградского государственного университета.

За время обучения в университете я изредка виделся с Соболевым, когда приезжал в Горький. Война прервала наши отношения. После войны я стал работать в Дарвинском заповеднике. Вскоре между мной и Андреем Андреевичем возникла довольно оживленная переписка. Я занимался тогда изучением паразитофауны тетеревиных птиц и Андрей Андреевич любезно сообщал мне все, что могло заинтересовать меня и что узнать в других местах, мне было трудно или невозможно.

Так, в письме от 06.05.49 он писал: «Отыскал, наконец, рукопись Спасского, даю справку» – далее следовала выписка из упомянутой рукописи. В письме от 29.09.49: «Посылаю также заметку, попавшуюся мне на глаза в Анналь де паразитолоджи ».

Такие, зачастую совершенно для меня недоступные, но могущие пригодиться сведения я получал от него неоднократно.

В 1949 году я предложил ему направить в заповедник студентов для проведения гельминтологических работ. Он охотно согласился, и вскоре к нам прибыли четыре студента. (Примечание. Один из них, А.А. Шигин, оказался очень толковым и целеустремленным. Ему была дана тема «Гельминтофауна серой цапли». И вот, для того, чтобы получить наиболее полный материал, он не остался на центральной усадьбе заповедника Борке, а стал жить в устье реки Яны, на месте бывшей деревни Заблудашки. Там была неподалеку большая колония серых цапель. Жил Шигин в полуразвалившемся сарае. Хлеб и кое-какие продукты доставлялись ему туда не регулярно, не чаще чем раз в две недели. Там он и прожил до половины лета, пока колония цапель не опустела. На следующий год он приехал очень рано весной, когда водохранилище еще не вполне очистилось ото льда, чтобы добыть материал от только что прилетевших цапель. Впоследствии он стал научным сотрудником заповедника, потом перешел на работу в Москву, в ГЕЛАН, где успешно защитил докторскую диссертацию. Работал там до 2000 года, скончался в 2002 году).

Спустя некоторое время в заповедник приехал и сам Соболев – посмотреть, как они устроились, и помочь, в случае необходимости, организовать работу, но остался всем увиденным вполне доволен.

В конце 1950 года я писал Андрею Андреевичу, но ответа на мое письмо не получил. Не получил я также от него и всегдашнего поздравления с Новым годом. Обеспокоенный, я послал ему письмо, где спрашивал, не рассердился ли он на меня за что-нибудь? В ответ он прислал письмо (от 17.01.51). Он писал: «Ваши опасения, что я за что-то зол на Вас, лишены всякого основания. Мое молчание объясняется просто: свыше месяца, по 19 декабря включительно, я был занят, во все нараставшей степени, по выборам, при этом в трех ипостасях: как депутат, который отчитывается, как кандидат в депутаты, который встречается с избирателями, наконец, как предрайизбиркома, у которого 94 участка. По выражению моего лица на прилагаемой листовке можно судить, что все это было нелегко».

На приложенной листовке дана краткая биография Андрея Андреевича и его фотография. Внизу надпись: «Товарищи избиратели! Все, как один, голосуйте за Андрея Андреевича Соболева – кандидата непобедимого сталинского блока коммунистов и беспартийных».

Так приходилось в те времена жить и работать ученым. Да и всем прочим.

Далее Андрей Андреевич пишет, что 10 го выехал в Москву для участия в гельминтологической конференции. Там он рассчитывал отдохнуть и сделать доклад. Однако заседания прошли очень насыщенно, не делясь на секции – «доклады шли по принципу слоеного пирога – биологические, медицинские, ветеринарные. Слушать это было очень утомительно. А главное – его выбрали председателем редакционной комиссии для выработки резолюции по биологическим докладам – «самой кляузной, так как были порядочные споры». Это настолько заняло его, что ему пришлось даже снять свой доклад.

Зато состоялось выступление его аспиранта Губанова, который сообщил о сделанной им находке: нематоде из плаценты кашалота, длиной 8,3 метра!

В заключение Андрей Андреевич пишет, что занят приемом экзаменов, «что тоже нелегко, хотя и легче, чем сдавать таковые», а предстоит принять 13 экзаменов.

В конце января 1951 года, в Зоологическом институте АН СССР, в Ленинграде, прошла защита мною диссертации на степень кандидата наук. При этом оказалось, что среди поступивших отзывов от Соболева такового не было, хотя я ожидал его, поскольку Андрей Андреевич знал о сроке защиты. Удивленный, я написал ему об этом. В ответ он написал мне, что «... сделал это сознательно, заботясь о единогласном присуждении Вам степени ». Почему же?

Разве этот отзыв был отрицательный? Отнюдь нет – вполне положительный, он потом прислал его мне. В чем же дело? А дело в том, что издавна Москва и Ленинград соперничают друг с другом. Не обошло это соперничество и научные учреждения, в том числе Гельминтологический институт им. Скрябина и ГЕЛАН в Москве и кафедру зоологии беспозвоночных ЛГУ и Зоологический институт АН в Ленинграде. Работники этих учреждений внимательно следили друг за другом и не упускали возможности «вставить шпильку» сопернику. Вот, Андрей Андреевич и посчитал, что его отзыв – известного «скрябинца» – может быть расценен некоторыми как то, что и я «склоняюсь к москвичам».

Думаю, что он был не прав, поскольку в ЗИНе все знали меня, как стопроцентного «догелевца». И даже, может быть, здесь сыграла роль не боязнь за меня, а, напротив, нежелание получить от некоторых москвичей упрек, что дал положительный отзыв какому-то «догелевцу».

Так, или иначе, но этот случай ясно показывает, какие «подводные течения» существуют даже в области чистой науки. Андрей Андреевич так и написал: «Дело это тонкое, вполне дипломатическое...».

В этом же письме Андрей Андреевич рассказывает, как прошла в Москве защита его аспиранта Л. С. Шалдыбина.

В 1951 году защитил докторскую диссертацию сотрудник Соболева – Морозов. Андрей Андреевич посчитал, что теперь он должен дать Морозову, как своему бывшему ученику, возможность работать более самостоятельно и независимо, и стал искать себе другое место.

В том же письме (от 03.07.51) он упрекал меня в том, что давно не имеет от меня никаких сведений и не знает, каковы теперь мои планы и чем я сейчас занимаюсь. «Напишите! Право, я скучаю без вестей от Вас...».

Я же в то время был занят, как и он, поисками нового места работы, и, как только это дело разрешилось поступлением в Чувашский пединститут, тотчас сообщил об этом Соболеву, и переписка наша возобновилась.

Вскоре я попросил сообщить, каково мнение научных кругов о работах Бошьяна? (Работник Московского ветеринарного института Бошьян в 1950 году издал книгу, в которой утверждал, что ему удалось наблюдать превращение микробов в кристаллы и обратно – кристаллов в микробы – то есть, переход живого в неживое и обратно. Это утверждение было в одном ряду с утверждениями Лысенко и Лепешинской. Но там была известна оценка официальных кругов, а здесь таковой пока не было. Но и ученые, возможно, «обжегшись» на Лысенко и Лепешинской, не спешили высказываться).

Андрей Андреевич ответил короткой открыткой. Писал, что задержался с ответом, т. к. пытался найти критику работ Бошьяна. (Видимо таковой пока не обнаружил). Еще сообщил о результатах экзаменов тех студентов, что работали в Дарвинском заповеднике в 1949-50 гг.

Вскоре после начала работы в ЧГПИ я попытался начать чтение факультативного курса «Паразитология», но потерпел полную неудачу. Об этом я написал Андрею Андреевичу и скоро получил от него обстоятельный ответ. Он писал, что иного и быть не могло: студенты и так перегружены обязательными занятиями, где уж тут найти время на факультатив! И вообще факультативы предназначены для студентов старших курсов, а их вовлекать в научную работу уже поздно, это надо делать с младшими курсами. Их же надо привлекать практическими работами. При этом непременное условие: руководитель должен сам принимать участие в работе. А еще лучше – экспедиции: в них хорошо узнается «кто есть кто», и добывается материал для дальнейшей работы.

Для организации такой экспедиции Соболев посоветовал, прежде всего, связаться с ветеринарными и медицинскими органами.

В целом он был совершенно прав. Возможно, что, если бы я тогда последовал его советам, то, через относительно непродолжительное время, смог бы защитить докторскую диссертацию. Но начинать изучение гельминтов у сельскохозяйственных животных и людей мне совсем не хотелось, меня всегда привлекала дикая природа. Поэтому, хотя я и организовал в следующем году экспедицию, но не гельминтологическую.

Письмо от 31.12.51 начинается с сожаления о том, что давно не писал мне, и от меня давно нет писем. Затем пишет: «В канун Нового года принято писать только приятное, но у меня завтра, 1 января, день рождения, поэтому я могу позволить себе отступить от этого правила». Далее жалуется на редакцию «Естествознание в школе», которая сделала ошибочную вставку в его статью и упорно не хочет исправить это. «В суд, что ли, подать, или плюнуть на это дело? Ваше мнение?».

Далее пишет, что продолжается возня с его переходом в Киргизский филиал АН – Президиум настаивает, а местные власти не хотят – и все это ему надоело.

В заключение желает мне счастья и исполнения желаний в наступающем году.

17.03.52 Андрей Андреевич написал мне большое письмо. Сначала он сообщает, что на паразитологической конференции, которая состоялась в Ленинграде, из горьковчан присутствовал только Шигин, доклад которого прошел успешно. «Вообще конференция прошла «в духе взаимопонимания» обеих школ, без всяких казусов».

Далее Андрей Андреевич пишет, что сам туда не поехал потому, что решение вопроса о его трудоустройстве «достигло своего апогея». До сих пор этим вопросом занимались его шеф академик Скрябин, Президиум АН СССР, Киргизский филиал АН, Киргизский университет. «Толкачем» был Скрябин, но он действовал вяло, поднимал вопрос в Президиуме, но, ни разу не довел дело до конца. А сейчас в дело включились новые силы. Горьковское руководство решило не отпускать Соболева из Горького, предлагая ему занять место заведующего кафедрой зоологии беспозвоночных ГГУ. А в самом ГГУ одни приветствуют его переход, а другие вовсе не хотят этого (в числе последних зав. кафедрой зоологии позвоночных Воронцов). Узнав все это, спохватилось и собственное министерство и предложило пост зав. Отделом методики биологии. Все перечисленные спорят друг с другом, а он ждет, чем все это кончится, и планировать собственную научную работу пока не может.

В этом споре победил Горький, и Соболев с начала учебного года был утвержден зав. кафедрой зоологии беспозвоночных ГГУ. Но лишь на полставки, а еще полставки как проректор по научной работе. И остался зав. кафедрой ГПИ. Пытались его задержать и в СХИ, но вынуждены были уступить, так как тройное совместительство разрешено только академикам.

Я спрашивал у него: не найдется ли подходящей кандидатуры для нас – ЧГПИ? Он посоветовал начать переговоры с Шигиным, который в 1953 году должен был защитить диссертацию. Переговоры эти я начал, но они кончились ничем, так как министерство прислало своего человека.

В конце октября 1952 года Андрей Андреевич прислал мне открытку – фотокопию портрета Данте. На обороте, кроме обычных сообщений о том, как идут дела у знакомых мне его аспирантов, он написал, что позволил себе небольшую передышку: занялся репродукцией рисунков из «Ада» Данте, и вот – шлет мне его портрет.

Нужно сказать, что Андрей Андреевич был вовсе не доволен своим положением в университете. Совмещая должности зав. кафедрой и проректора, он был вынужден большую часть времени отдавать административной работе. В письме от 30.01.55 он писал мне, что, к сожалению, не примет участия в предстоящем вскоре паразитологическом совещании, так как надо готовить отчет о научной работе университета. «Эх, жизнь административная...»– с горечью заметил он.

Не удивительно, что он начал искать возможности перейти на другую работу, но прошло целых три года, прежде чем это, наконец, ему удалось. Он уехал во Владивосток, где стал зав. кафедрой зоологии в университете.

Как только я узнал его адрес, я поздравил его с исполнением желаний. В ответ он написал мне 12.05.58:

«Дорогой Иван Михайлович!

Получил Ваше письмо от 05.05. Вы несколько преувеличиваете, когда пишете, что я «добился» того места, к которому стремился. Если говорить о том, что я добился чего-то, то это год назад, когда я освободился от административной работы, которая могла меня затянуть и оторвать от науки. А такая возможность имелась! Если бы, например, я сел в ректорское кресло, а одно время такая опасность была налицо, то освободиться было бы куда труднее. Теперь я, в некотором роде, «переболел» и на некоторое время у меня моральное право не поддаваться новым поручениям такого рода. Что касается работы во Владивостоке, то здесь два преимущества: 1) кафедра зоологии, то есть, такая, на которой особо благоприятные условия для работы не только гельминтолога, но и паразитолога вообще. 2) ВУЗ новый, так что больше возможностей создать работоспособный коллектив. Минус основной один: отдаленность, которая, в частности, затрудняет решение второй задачи.

Знаете ли Вы о смерти В. Б. Дубинина? Я узнал об этом на днях и еще не знаю причины, вероятно второй инфаркт. Жаль его – наша наука потеряла весьма активного деятеля.

Пишите! Ваш А. Соболев».

Очень интересное письмо. Из него видно, что Андрей Андреевич был чужд узким, местническим интересам, не делил науку, на «нашу» «не нашу». Будучи сам стопроцентным гельминтологом, он, тем не менее, считал достоинством то, что на возглавляемой им кафедре смогут работать и гельминтологи, и паразитологи.

К сожалению, он не успел претворить свои взгляды в жизнь.

Это было последнее письмо, полученное мною от Андрея Андреевича. В 1966 г. он скончался от инфаркта. И, как он сам только что сказал о Дубинине, жаль его. Андрей Андреевич был полностью предан науке, очень активен, чужд узких интересов какой-то группы, всегда готовый помочь друзьям и ученикам.